Неточные совпадения
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором
курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда
прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем.
Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
А потом опять все
прошло, только уже в лице прибавилось что-то новое: иначе смотрит она, перестала смеяться громко, не ест по целой груше зараз, не рассказывает, «как у них в пансионе»… Она тоже кончила
курс.
— Вот видите: мне хочется
пройти с Марфенькой практически историю литературы и искусства. Не пугайтесь, — поспешил он прибавить, заметив, что у ней на лице показался какой-то туман, —
курс весь будет состоять в чтении и разговорах… Мы будем читать все, старое и новое, свое и чужое, — передавать друг другу впечатления, спорить… Это займет меня, может быть, и вас. Вы любите искусство?
Прошло с год, дело взятых товарищей окончилось. Их обвинили (как впоследствии нас, потом петрашевцев) в намерении составить тайное общество, в преступных разговорах; за это их отправляли в солдаты, в Оренбург. Одного из подсудимых Николай отличил — Сунгурова. Он уже кончил
курс и был на службе, женат и имел детей; его приговорили к лишению прав состояния и ссылке в Сибирь.
Перед окончанием
курса я стал чаще
ходить в дом княгини. Молодая девушка, казалось, радовалась, когда я приходил, иногда вспыхивал огонь на щеках, речь оживлялась, но тотчас потом она входила в свой обыкновенный, задумчивый покой, напоминая холодную красоту изваянья или «деву чужбины» Шиллера, останавливавшую всякую близость.
Прошло и еще несколько лет. Выдержавши
курс вод в Эмсе, я приехал в Баден-Баден. И вдруг, однажды утром, прогуливаясь по Лихтенталевой аллее, очутился лицом к лицу… с Александрой Гавриловной!
Здесь Устенька
прошла целый
курс знаний, которых нельзя получить было нигде больше.
— Некогда все! — отвечал Салов, в одно и то же время ухмыляясь и нахмуриваясь. Он никогда почти не
ходил в университет и все был на первом
курсе, без всякой, кажется, надежды перейти на второй.
Одно только обстоятельство заставляло генерала задуматься: в то время уже сильно начали
ходить слухи об освобождении крестьян. Но Петенька, который, посещая в Петербурге танцклассы, был, как говорится, au courant de toutes les choses, [в
курсе всех дел (франц.)] удостоверил его, что никакого освобождения не будет, а будет «только так».
–…И все нумера обязаны
пройти установленный
курс искусства и наук… — моим голосом сказала I. Потом отдернула штору — подняла глаза: сквозь темные окна пылал камин. — В Медицинском Бюро у меня есть один врач — он записан на меня. И если я попрошу — он выдаст вам удостоверение, что вы были больны. Ну?
— Я считаю недостойным себя говорить с таким господином, как вы, — проговорил отец Михаил, оскорбленный последними словами Смоковникова в особенности потому, что он знал, что они справедливы. Он
прошел полный
курс духовной академии и потому давно уже не верил в то, что исповедывал и проповедывал, а верил только в то, что все люди должны принуждать себя верить в то, во что он принуждал себя верить.
Действительно, Николай уже
прошел гимназический
курс и готовился поступить в университет, когда Андрей Тимофеич вызвал его к себе, находя, что учиться довольно.
Но
прошло немного времени,
курс уголовщины не был еще закончен, как вдруг, перед самыми экзаменами, кнут отрешили и заменили треххвостою плетью с соответствующим угобжением с точки зрения числа ударов.
— Вы не перейдете на второй
курс, господин Иртеньев. Лучше не
ходите экзаменоваться. Надо очистить факультет. И вы тоже, господин Иконин, — добавил он.
Я обернулся и увидал брата и Дмитрия, которые в расстегнутых сюртуках, размахивая руками,
проходили ко мне между лавок. Сейчас видны были студенты второго
курса, которые в университете как дома. Один вид их расстегнутых сюртуков выражал презрение к нашему брату поступающему, а нашему брату поступающему внушал зависть и уважение. Мне было весьма лестно думать, что все окружающие могли видеть, что я знаком с двумя студентами второго
курса, и я поскорее встал им навстречу.
Когда уже все начали
ходить аккуратнее на лекции, профессор физики кончил свой
курс и простился до экзаменов, студенты стали собирать тетрадки и партиями готовиться, я тоже подумал, что надо готовиться.
Действительно, тот самый Семенов с седыми волосами, который в первый экзамен меня так обрадовал тем, что на вид был хуже меня, и который, выдержав вторым вступительный экзамен, первый месяц студенчества аккуратно
ходил на лекции, закутил еще до репетиций и под конец
курса уже совсем не показывался в университете.
Буду составлять лекции и даже вперед
проходить предметы, так что на первом
курсе буду первым и напишу диссертацию; на втором
курсе уже вперед буду знать все, и меня могут перевести прямо в третий
курс, так что я восемнадцати лет кончу
курс первым кандидатом с двумя золотыми медалями, потом выдержу на магистра, на доктора и сделаюсь первым ученым в России… даже в Европе я могу быть первым ученым…
Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу, спи на нарах, вставай в шесть утра, мой полы и окна в казармах, учи солдат и учись от солдат,
пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера, до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебеля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся с мужиком, а через год иди в военное училище,
пройди двухгодичный
курс и иди в тот же полк обер-офицером.
А Литвинов опять затвердил свое прежнее слово: дым, дым, дым! Вот, думал он, в Гейдельберге теперь более сотни русских студентов; все учатся химии, физике, физиологии — ни о чем другом и слышать не хотят… А
пройдет пять-шесть лет, и пятнадцати человек на
курсах не будет у тех же знаменитых профессоров… ветер переменится, дым хлынет в другую сторону… дым… дым… дым!
Других
сослали, а ему дали кончить
курс, но жандармы разыскали за ним еще какую-то вину, и по неблагонадежности ему было запрещено жительство в Воронежской губернии.
— Учился, друг мой, но только очень давно. Я и философии обучался в Германии, весь
курс прошел, но только тогда же все совершенно забыл. Но… признаюсь вам… вы меня так испугали этими болезнями, что я… весь расстроен. Впрочем, я сейчас ворочусь…
Наступил июнь и время экзаменов. Я был отличным учеником во всех средних классах, которые посещал, но как в некоторые я совсем не
ходил, то и награждения никакого не получил; это не помешало мне перейти в высшие классы. Только девять учеников, кончив
курс, вышли из гимназии, а все остальные остались в высшем классе на другой год.
Он щелкнул ключом в столе и отдал мне мою расписку (о том, что я обязуюсь
пройти весь двухмесячный
курс лечения и что меня могут задержать в лечебнице и т. д., словом, обычного типа).
Евреинов говорил, что в Казани я буду жить у него,
пройду за осень и зиму
курс гимназии, сдам «кое-какие» экзамены — он так и говорил: «кое-какие», — в университете мне дадут казенную стипендию, и лет через пять я буду «ученым».
Потом опять собрались мои немцы, надели очки и стали рядить: «Если бы теперь, говорят, за границу на воды и
курс взять, так совсем бы завалы
прошли».
Удивляет меня чрезвычайно медленность депутатов. Какие бы причины могли их остановить? Неужели Франция? Да, это самая неблагоприятствующая держава.
Ходил справляться на почту, не прибыли ли испанские депутаты. Но почтмейстер чрезвычайно глуп, ничего не знает: нет, говорит, здесь нет никаких испанских депутатов, а письма если угодно написать, то мы примем по установленному
курсу. Черт возьми! что письмо? Письмо вздор. Письма пишут аптекари…
В две недели он
прошел с самыми легкими от меня пособиями весь гимназический
курс математики и знал его весьма удовлетворительно.
Я прочитала ваше письмо сама, а потом местами прочитала его моей дочери Лине и племяннице Авроре, которую мать прислала ко мне из Курляндии для того, чтобы я
прошла с нею высший
курс английского языка и вообще закончила образование, полученное ею в пансионе.
В свое время он кончил
курс в университете, но теперь смотрел на это так, как будто отбыл повинность, неизбежную для юношей в возрасте от 18 до 25 лет; по крайней мере, мысли, которые теперь каждый день бродили в его голове, не имели ничего общего с университетом и с теми науками, которые он
проходил.
Что же касается Дуни, девочка была, как говорится, на седьмом небе.
Пройти в два года
курс сельской учительницы ей, уже подготовленной первоначально обучением в приюте, и получить место в деревне, в селе, где-нибудь в глуши, среди любимых полей и лесного приволья — это ли была не радость, не счастье для нее, бедной сиротки, настоящего деревенского дитяти!
Алиса Осиповна с холодным, деловым выражением ответила ему, что она кончила
курс в частном пансионе и имеет права домашней учительницы, что отец ее недавно умер от скарлатины, мать жива и делает цветы, что она, m-lle Анкет, до обеда занимается в частном пансионе, а после обеда, до самого вечера,
ходит по хорошим домам и дает уроки.
В самом дешевом номерке меблированных комнат «Лиссабон» из угла в угол
ходил студент-медик 3-го
курса, Степан Клочков, и усердно зубрил свою медицину. От неустанной, напряженной зубрячки у него пересохло во рту и выступил на лбу пот.
Но никто не заметил румянца, вспыхнувшего на моих щеках, да если бы и заметили, то, конечно, не угадали бы причины. Я была «парфеткой», «хорошей ученицей», и поэтому считалось невозможным, чтобы я не
прошла всего
курса.
Я
курсы кончил, а другой раз нарочно
хожу.
А вы бы в другом каком месте поискали, — в школу бы, скажем,
сходили, на
курсы.
Я
ходил аккуратно на несколько
курсов, в том числе и к Костомарову. И мне привелось как раз присутствовать при его столкновении со студенчеством.
К Тэну я взял рекомендательною записку от Фр. Сарсе, его товарища по выпуску из Высшей нормальной школы. Но в это время я уже
ходил на его
курс истории искусств. Читал он в большом"эмицикле"(полукруглом зале) Ecole des beaux-arts. И туда надо было выправлять билет, что, однако, делалось без всякого затруднения. Аудитория состояла из учеников школы (то, что у нас академия) с прибавкою вот таких сторонних слушателей, как я. Дамы допускались только на хоры, и внизу их не было заметно.
А их были и тогда тысячи в Латинском квартале. Они
ходили на медицинские лекции, в анатомический театр, в кабинеты, в клиники.
Ходили — но далеко не все — на
курсы юридического факультета. Но Сорбонна, то есть главное ядро парижского Университета с целыми тремя факультетами, была предоставлена тем, кто из любопытства заглянет к тому или иному профессору. И в первый же мой сезон в «Латинской стране» я, ознакомившись с тамошним бытом студенчества, больше уже не удивлялся.
Правда, я мало бывал в парижских семейных домах, но знавал и артисток и тех девиц, с которыми
ходил на
курсы декламации. А в Латинском квартале, в театрах, на балах, в студенческих кафе и ресторанах бывал окружен молодыми женщинами, очень доступными, часто хорошенькими и, главное, забавными. Но я боялся, как огня, того, что французы зовут"collage", легкой связи, и ушел от нее в целых четыре парижских сезона оттого, вероятно, что все эти легкие девицы ничего не говорили моей душе.
Чисто камеральных профессоров на первом
курсе значилось всего двое: ботаник и химик. Ботаник Пель, по специальности агроном, всего только с кандидатским дипломом, оказался жалким лектором, и мы стали
ходить к нему по очереди, чтобы аудитория совсем не пустовала. Химик А.М.Бутлеров, тогда еще очень молодой, речистый, живой, сразу делал свой предмет интересным, и на второй год я стал у него работать в лаборатории.
Мне уже нельзя было так"запоем"
ходить на лекции, как в первую мою зиму, но все-таки я удосуживался посещать всех лекторов, которые меня более интересовали. Из них к Лабуле я
ходил постоянно, вряд ли пропуская хоть одну из прекрасно изложенного
курса о"Духе законов"Монтескье.
Все шло хорошо.
Курсы имели и немало сторонних слушателей. Из лекций, кроме юридических, много
ходило к Костомарову.
К быту крепостных крестьян я в оба приезда на вакации и впоследствии, в наезды из Дерпта, достаточно присматривался,
ходил по избам, ездил на работы, много расспрашивал и старых дворовых, и старост, и баб. Когда дошел в Дерпте до пятого
курса медицинского факультета, то лечил и мужиков и дворовых.
Поступив на «камеральный» разряд, я стал
ходить на одни и те же лекции с юристами первого
курса в общие аудитории; а на специально камеральные лекции, по естественным наукам, — в аудитории, где помещались музеи, и в лабораторию, которая до сих пор еще в том же надворном здании, весьма запущенном, как и весь университет, судя по тому, как я нашел его здания летом 1882 года, почти тридцать лет спустя.
— Да нешто я про вас?
Ходите хоть каждый день, милости просим. Только мне удивительно, как это вы
курс кончили, образование получили, а вместо того, чтоб этого индюка наставлять, руку его держите. Да я бы его на вашем месте в остроге сгноил! И потом, чего вы сердитесь? Ведь я извинялся? Чего же вам от меня еще нужно? Не понимаю! Господа посетители, вы будьте свидетелями, я извинялся, а извиняться в другой раз перед каким-нибудь дураком я не намерен!
Но я вижу, обстановка у вас роскошнейшая, на одни серьги, которые у вас сейчас в ушах, два студента могли бы
пройти весь университетский
курс.
Мама перед тем специально ездила в Москву и
прошла там
курс фребелевских наук.
Счисление я буду вести по своему возрасту, это — единственное счисление, которое применяет ребенок, Так вот, когда мне было лет шесть-семь, мама открыла детский сад (предварительно
пройдя в Москве
курсы фребелевского обучения).
Аристократию составляли захудалое армейское офицерство и студенты-медики пятого
курса, которым надо было
ходить в клиники военного госпиталя. Эти были менее всех искательны насчет покровительства и протекции, но Кесарь Степанович, впрочем, и им иногда сулил свои услуги.